Глава 9
Медленно, как под водой, Мария посмотрела на Зину, на Бутана. Впервые заметила свет, исходящий от людей. Не такой, как от солнца или лампы, это был свет понимания, лучившийся от сознаний. Он остро чувствовался чем-то более нежным, чем сетчатка глаз. Слёзы покатились по щекам Марии. Было больно и приятно. Совсем не страшно, только тихая радость осознания. Потом глаза закрылись.
Отключение Марии присутствующие восприняли спокойно, мол, да, бывает, солнце всходит и заходит. Её заботливо отнесли на второй этаж. Положили на ту же кровать, на которой недавно приходил в себя Герман. Зинуля укрыла её всё тем же цветастым пледом. Андрей не ушёл вместе со всеми обратно в зал, а остался сидеть рядом на стуле. Думал, вспоминал события ночи и незаметно уснул, повесив голову на грудь.
Снилось Привалову учебное заведение с непритязательным названием «Школа». Юный Андрейка увидел вывеску по дороге в свою старую школу. Раньше на этом месте стоял пивбар, а теперь красивое двухэтажное здание с разноцветными стенами. Правда, одной стены не хватало. Вместо неё лилась сплошным потоком вода из-под крыши. Двери не видно было и это смутило Андрейку. Очень хотелось войти, но как? День был по-летнему жаркий, а вода лилась прохладная, искрящаяся. Она манила и пугала: а ну как промокнут ноги, тогда от маманьки попадёт! И так и этак пробовал мальчуган заглянуть сквозь воду. Дело кончилось намокшими вихрами. Тогда Андрейка поставил портфель на тротуар, сел на него сверху и крепко задумался. Тем временем из школы вышла девочка под зонтиком. Она свернула зонтик, подмигнула Андрею и весело поскакала вдоль улицы. Косички с вплетенными белыми бантами прыгали на плечах, как два дразнящих хвостика.
Андрейка утерпел и не погнался за девчонкой, чтобы дёрнуть за косички. Он размышлял: «Укрыться портфелем, как зонтиком? Но тогда тетрадки намокнут, дневник, и будет ещё хуже, чем намочить ноги…» Внезапно, он почувствовал готовность отдать все тетрадки и дневники в мире за возможность пройти под этой стеной дождя. А потом будь, что будет. Пускай маманька решает наказывать или нет.
В следующее мгновение Андрейка уже стоял внутри школы. Абсолютно сухой, что сильно приободрило его, и почему-то один. Не было учителей в этой странной школе и других школьников тоже не было. Огромные залы вместо дверей имели широкие арки. Воздух внутри слегка звенел, в каждом зале по своему, но если слушать сразу несколько залов, то получается музыка из одного хитрого аккорда. Так звучит рассвет. Андрейка часто замечал, что утреннее солнце касается внутри него каких-то клавиш и хочется петь без слов. Вот и здесь школьные залы сами пели. Андрейка сделал несколько шагов в ближайший зал и сразу отпрыгнул назад. Там появилось поле и на нём убитые воины в одеждах и с оружием разных эпох. Чуть дальше, на склоне холма, стояла деревянная детская кроватка, некогда позолоченная, а теперь с тусклыми пятнами больше похожими на ржавчину, чем на золото. Из-под одеяла виднелась крохотная ручка с зажатой игрушкой. Андрейка заметил, что в поле лежали не только воины. Там были женщины и дети, старики, но воинов было намного больше. Шлемы, мечи и ножи валялись повсюду. Вороны расхаживали меж тел, с торчащих в небо копий свисали флаги, куски одежды и где-то вдалеке слышался женский плач. Любопытство Андрейки взяло верх над страхом, и он шагнул в зал. Вороны тяжело взмахнули огромными крыльями, улетели ввысь. Из-за холма показался всадник. Он ехал медленно, всматривался в лица, тыкал обратной стороной копья в тела. Лицо его было окровавлено, движения усталые; рваный белый плащ с красным крестом на груди весь в грязи и крови, доспехи помятые, кольчуга прорвана. Хриплым голосом всадник спрашивал мёртвых: «Есть кто живой? Живые есть?..»
Перед небольшим ручейком всадник спешился. Наклонился к воде, умылся. Долго пил зачёрпывая ладонью. Потом встал, со скрежетом вытащил меч из ножен и посмотрел в глаза Андрейке. Это был он сам, Андрей Привалов, усталый всадник, пытающийся вновь собрать армию. «Ты со мной?» — спросил воин. Сверху опустился на его плечо черный ворон. Андрейка осмотрелся: желания идти с рыцарем не возникло — победы и геройство не прельстили. К тому же, убитые вдруг обрели одинаковые лица сегодняшнего Андрея Привалова. Мальчуган уверенно ответил: «Нет!» Тотчас обратились в прах все лежащие в поле и усталый рыцарь с ними. Ворон метнулся к Андрейке и стал бить крыльями по лицу…
Андрей проснулся, открыл глаза. Маша перестала хлопать его по щекам, спросила:
— Ты чего кричишь, Андрюша? Кошмар увидел?
Слова Марии колокольным звоном ударили по голове Андрея. Он закрыл уши ладонями и прошептал: «Тише..» Мария замерла, испуганно глядя на Андрея. Через несколько секунд он «оттаял», откинулся на спинку стула, взглянул на Марию с едва обозначившейся улыбкой.
— Всё, отпустило… Или я всех отпустил?..
Маша погладила его, поцеловала в щёку.
— Не знаю про что ты, но звучит мило! Пойдём к остальным. Чувствуешь, как божественно пахнут пельмени?
Встретили «почти молодожёнов» радостными возгласами. Божественные пельмени уже были съедены, стол вынесен, кресла и стулья сменили овчинные шкуры и подушки. Весёлая компания расположилась вокруг клочка свободного паркета, на котором, как на арене, лежала пустая бутылка из-под шампанского. Зинуля помахала рукой и сообщила:
— Ваши пельмешки стынут на кухне. Скорее трескайте и присоединяйтесь. Мы в бутылочку играем: на кого донышко покажет — тот спрашивает, а на кого горлышко — отвечает. Стараемся не думать, и так здорово получается!
По сверкающим взглядам игроков Мария поняла, что они в плену азарта. Кушать сразу расхотелось. Пельмешки можно и потом слопать, а кураж игры вещь хрупкая и недолгая. Мария спросила Андрея: «Что-то есть расхотелось… Играем?» Привал глянул на часы, было уже около восьми утра, махнул рукой и стал растаскивать игроков вместе с овчинками, чтобы втиснуть Марию и себя в тесный круг. Вскоре все устроились. Татарников крутанул бутылку: чудо-прибор указал горлышком на Германа, а донышком на Зину.
— Я помню, о чём ты спрашивал, Герман, — сказала Зина, хитро прищурившись. — Можешь ли сейчас привести пример расширения осознанности, так сказать, убедить себя в продвижении на пути?
Герман замер и получил шлепок от Бутана по затылку: «Не думать, говорить, как идёт!»
Почесав затылок, Антохин начал отвечать:
— Мне кажется, что мысли белой жижей бултыхаются в тазике, как молоко. И я постоянно окунаюсь в него головой. Дурею. Хочется выплеснуть жижу и взглянуть на мир свободно. Но мысли всё равно будут падать в тазик по капельке из тучи массового сознания. Потребуется какое-то событие, чтобы вновь осознать наполнение тазика, затем нужно будет опять всё выплёскивать. Если чуть расшириться, то всплывает очевидное — проще выкинуть сам тазик. Места, собирающего плоды активности своего и чужих разумов, не будет. Во внимание смогут попадать только те мысли, которые нужны сиюминутно…
Герман запнулся, намотал овечью прядку на палец. Мария не выдержала, со смешком спросила:
— Ну, и как выкинуть тазик?
Все смотрели на Антохина, ожидая развязки поднятой темы. Герман отпустил прядку шерсти, глядя вдаль, продолжил:
— Это можно сравнить с работой завода «с колёс»: склада нет, всё подвозится в нужное время. Конечно, режим работы рискованный для завода, а для человека — в самый раз. Не думаю, что когда-нибудь упаду замертво из-за отсутствия мыслей. Теперь самое главное: как выкинуть тазик? Съесть, растоптать, взорвать — всё это слова ни о чём — обменять! Вот фишка, которую я раньше недооценивал.
— Обменять? — растерявшись, Мария захлопала ресницами. — Это как?
Подскочив на подушке, Герман радостно перекатился через спину и одной ногой угодил в решётку камина. Обжёгся слегка, но задора не растерял.
— Тазик можно обменять на ощущение себя! Я сто раз это делал, но не понимал полезности. Лежу, допустим, вечером дома, пытаюсь заснуть, а мысли не дают покоя. И я научился прислушиваться к рукам, ногам, животу. Чувствовал их лёгкий звон, что-то вроде жалоб на усталость. Потом неожиданно накатывали волны жара, и сон приходил избавлением. То же самое бывало и в автобусе, и в очереди к банкомату, только, конечно, до сна не доходило. Сейчас я чётко осознал: слушать себя гораздо приятнее, чем мусолить надоевшие мысли.
— Так это же момент Сейчас по Толле! — перебил Бутан.
— Очень может быть, — согласился Антохин. — Но есть разница между чтением книжки и осознанием чувства. Боже мой, какое приятное ощущение я сейчас поймал, будто в голове открылись форточки и свежий воздух ворвался в затхлую каморку! Как говориться, Зинулен, спасибо за вопрос!
Искрящееся радость Германа заставила его метнутся на кухню. Вернулся он с открытой бутылкой шампанского и с порога крикнул:
— Предлагаю всем выпить за Зинулин удачный вопрос и за мой потрясающий ответ!
Возражал только ветер за окном и то, лишь потому, что сам хотел принять участие в оргии. Принесли бокалы, под весёлые подколки и перебранки шампанское было разлито и выпито. Пустые бокалы составили на каминную полку.
Посмотрел Татарников на ряд бокалов и довольным тоном отметил:
— Хорошо, что книжки выкинули. Есть куда бокалы ставить.
— Бутан книги на пьянку променял! — не преминул поддеть Герман. — Куды котимся, други?
Дружный смех не смутил Татарникова. Снисходительно ухмыляясь, он снова крутанул бутылку. Пока она вертелась, смех утих, горлышко остановилось напротив Бутана, а донышком к Сергею. Все затаили дыхание: что спросит Мастер?
— Что такое бог? — вот так, коротко и по существу, спросил Новеев.
Татарников аж крякнул от неожиданности. Что ответить? И времени поразмышлять нет. «Можно подумать, что будь год на проработку, ты нашёл бы ответ!» — критически настроенная часть Бутана подала голос. Начавшаяся перебранка в голове была задавлена на корню шлепком от Германа.
— Один-один, Боря! Хватит мозг морщить.
Хватит, так хватит. Татарников махнул рукой и начал говорить:
— Что такое бог? Думаю, это просто память. Ему нравится помнить, но чтобы помнить, надо это создать. Вопреки логике, наиболее ёмкие воспоминания получаются не от свободы, а от возвращения к свободе. Это довольно трудная задача — ограничить бога. Но он справляется, на то он и бог. Он запирает себя, получает опыт побега и помнит. — Бутан сделал паузу, отдышался, что-то для себя согласовал в мыслях, продолжил: — Это если говорить про нашего бога. Но, рядом есть другой бог. Всё то же самое, но ему нравится забывать. Он постоянно что-то создаёт, что-то открывает, узнаёт и потом с удовольствием забывает. Опять же, для того, чтобы забыть, надо сотворить предмет забвения…
— Круто завернул, лысый! — кольнул Антохин, ожидая развития претензии к Бутану, но остался в одиночестве. Все с удовольствием слушали завороты Татарникова, а тот и подавно не обратил внимания.
— … Вот он Источник, точнее, две его стороны. Есть ли ещё стороны? Да сколько угодно. Например, сторона, ищущая Источник Источников. Кайф беспредельный. Ещё одна сторона — не могу придумать ей название — какая-то небываемая или… Во! Пусть будет нежная! На неё любят заглядывать существа, созданные всеми остальными сторонами. Понежиться в осознании себя ничего не создающими, не запоминающими и не забывающими. То есть, сторона как бы существует, но без доказательств. И так далее, можно придумывать стороны до бесконечности. Правда, с человеческим разумом до бесконечности не допрыгнуть. Такие отчебучены как любовь, юмор и любопытство есть на каждой стороне. Они везде встречаются, также как и смерть, добро и зло, Дух и даже вознесённые Мастера. Бульон густой, что толку его здесь расписывать…
Набрав воздуха побольше, Бутан закончил мысль словами:
— А ещё бог — это машина, благодаря которой я существую…
И ветер, и снежная пелена на окне рухнули в сугроб. Через освободившееся от снега окно первые лучики восходящего солнца нырнули в дом, полоснули по глазам Новеева. Сергей зажмурился, тихо уточнил:
— А кто её создал?
— Уж будьте уверены, для других я бы не стал напрягаться…
Да, весёлая была эта игра. Но усталость от бессонной ночи взяла своё. Игроки начали повторяться, зевать. Плюс солнце разогнало налёт сакральности. Игру свернули, все разошлись по спальным местам. Только Бутан ушёл домой, благо не далеко идти, необычно весёлый и теперь совсем не похожий на монаха.
Вот и всё, что произошло под новый год в доме Зинаиды Пчёлкиной. Андрей и Мария расставили все точки: семьи не будет, но будет нечто более значимое для обоих. Герман… черт его знает, обменял он свой тазик или нет, но ходит гоголем. Вопросов стал задавать меньше и себе, и людям. Зинуля изменилась больше всех. Предупредила, чтобы никто и не думал заявляться к ней на Новый год. Во-первых, всё уже съедено и выпито. Во-вторых, хочется побыть наедине с собой. «Не вопрос! — быстро согласился Антохин. — Никого не будет!» И засмеялся. Было в этом смехе что-то такое, после чего заботливой хозяйке хочется наготовить побольше пельменей и закупить побольше шампанского. Раньше Зинуля бы сдалась и поехала бы сразу по магазинам, но теперь тихо сказала: «Вот и хорошо, что так быстро договорились!» Герман сник, получил снежком в лоб и вновь ожил.
После обеда дорогу расчистили. Гости разошлись без особых прощаний — Сергей не позволил. Он отправился пешком на автобусную остановку. Надфиль гавкнул ему вслед, мол, заходи, если что. А вечером Зина вытирала пыль с каминной полки и заметила бумажку, прижатую часами. Это был титульный лист, вырванный из недавно сожженной книги. На нём кто-то написал записку карандашом:
«Суп триколе — цирк, устроенный для разума, а рассказы пограничника — музыка к представлению. Так легче идея перетекает в реальность. Пока разум смотрит на арену, слоны залазят в карманы. Каждый из вас вправе заявить: «Я обвиняю Мастера в обмане!» Пусть. Мастер дождётся момента, когда вы будете благодарить ровно за то, в чём обвиняете. Выйти за пределы разума, пользуясь услугами разума, не-не-не-е… Невозможно. Щепотка игры не помешает. Да чего уж там… не помешает всё вокруг превратить в игру!!!»
В задумчивости Зина перевернула лист. На его обратной стороне всё тем же карандашом было написано: «Скоро взлёт!»
Васькин В. 27.09.2015
Оставить комментарий