Глава 8
Рассказ закончился. Зина сложила листы в пачку и оставила на столе.
— Оч-чень приятно было познакомиться! — громко сказал Новеев, одаривая улыбкой присутствующих. — Мне пора. Всем счастливых праздников!
Он встал, вышел из-за стола, снял китель со спинки стула. Бутан резко поднялся, его стул отъехал назад и упал на диван рядом с Максом.
— То есть, как это «пора»?
Сергей чуть отвлёкся от кителя, обернулся, и всё с той же улыбкой ответил:
— Все ответы у вас уже есть, зачем вам я? Если что-то надо ещё узнать, спросите у Максика. Да, Максик? — Новеев хитро подмигнул Трунёву.
Громко проскрипел стул Антохина. Он отъехал на нём от стола, не вставая.
— Чувствую себя наркоманом из анекдота, сидящим на автобусной остановке: «Эта… Опа…!»
Зина положила бумаги на стол, расстроено посмотрела на Сергея.
— Мы думали, ты хотя бы до утра останешься… — потом что-то вспомнила и добавила: — Китель надо застирать, он же в шампанском!
Быстро вскочив, Зина выхватила из рук Новеева китель и мгновенно скрылась в коридоре. Сергей сполз по дверному косяку вниз, беззвучно смеясь. Слезы выступили у него на глазах. Едва отдышавшись, проговорил:
— Ай да Зина! Метеор просто!
Скрипнул диван, это Трунёв встал, поставил пустую чашку на стол. Повесив голову, вернулся на диван, и грустно пробубнил:
— Неужели такой плохой рассказ вышел?
Сергей уткнулся лбом в колени — его опять накрыл приступ смеха. Герман стал вертеть головой: то на изнемогающего от смеха Сергея посмотрит, то на бесконечно печального Макса. В эту тонкую минуту Антохин услышал легкий смешок Марии. Чаша весов свалилась в сторону смеха, принявшего вид локальной эпидемии быстрого распространения.
В самый разгар веселья пришла Зина с тазиком, в котором лежал мокрый китель.
— Серёж, китель я простирнула, сейчас вывешу сушиться. К обеду высохнет, поглажу и будет как новенький.
В серых глазах Сергея уже не было смеха. Он просто устал. Молча кивнул, поднялся и сел на своё место. Безудержное веселье отступило. Мария взяла чайник с заварником, ушла на кухню. Трунёв выкарабкался из пледа, пошел умыться и переодеться.
За окном опять поднялся ветер. Порывы усилились, окна даже стали немного поскрипывать. Сергей глянул на окно, на едва заметно колышущиеся занавески, поцокал языком, но ничего не сказал. Со второго этажа донёсся громкий стук, ветер с тонким свистом рванул сквозь щели окна и сразу крик Зинаиды:
— Мальчики, помогите! Окно сорвалось с петли!
Галопом мальчики примчались на второй этаж, влетели в комнату для гостей и увидели битву Зинаиды с оконной створкой. Рама держалась на одном нижнем сочленении, ветер рвал её из рук Зины и всё старался хлопнуть стеклом по верхней петле, а длинные занавески хлестали в разные стороны, как сумасшедшие. Мгновенно Бутан оценил ситуацию, перемахнул через кровать и оказался возле Зины. Двумя руками схватил раму и крикнул:
— Привал, закрой дверь! Гера, убери чёртовы занавески!
Мужчины сработали быстро. После закрытия двери рывки ветра стали слабее. Герман размотал занавески, отвёл в сторону. Андрей с Бутаном поставили раму. Хоть и не с первого раза, но сумели вернуть её на место. Макс опоздал, пока слез с дивана, пока искал тапки. Поднялся на второй этаж, а там дверь закрыта. Махнул рукой и повернул обратно.
Битва закончилась победой прогрессивного человечества над стихией. Зина оглядела комнату: бельё, сушившееся на верёвке, разбросано по полу, коврик перед кроватью наполовину завёрнут. Сущие пустяки по сравнению с разрушениями, которые наносил Надфиль, будучи щенком и свободно гуляя по дому. Одна деталь бросилась Зине в глаза: китель Новеева остался висеть на плечиках подвешенных снизу к гладильной доске. Похоже, ветер решил не связываться с ним. Почуял, разбойник, с кем дело имеет.
— Я хотела на микропроветривание поставить, чтобы китель быстрее высох, — затараторила Зина. — Но ветер вдруг так рванул, что я нечаянно толкнула ручку вверх, рама и сорвалась с петли.
— Да ладно тебе, — снисходительно ответил Татарников. — Эти пластиковые окна часто срываются с петель.
Довольные проявленным мужеством гвардейцы двинулись по лестнице вниз. Из кухни их окликнул Макс. Наивные герои повернулись и были схвачены фотодырочкой сотового телефона в руках Трунёва. Мгновение, вспышка — хаос в геройском полку.
— Ты зачем нас фотаешь?! — крикнул Антохин. Тут же Зина перебила: — Дай посмотреть, Максик! Я сама не догадалась бы их сфотать!
Сделав ещё один снимок, Трунёв спрятал телефон в задний карман брюк.
— Разошлю «васяткой», посмотрите потом на свои довольные рожи! — улыбаясь в предчувствии потехи, ответил Макс. Бутан угрожающе двинулся в его сторону. Макс сделал шаг назад. — Это совсем не плохо, Боря, я горжусь знакомством с героями!
Взгляды гвардейцев не были кровожадными, но было бы неправильным игнорировать озорной блеск, зажёгшийся в глазах Антохина. Макс понял, что влип. Поэтому он юркнул на кухню, закрыл дверь и припёр её ногой.
— Максик, открывай, — елейным голоском попросил Герман. — Мы тебе совсем-совсем ничего не сделаем. Посмотрим твой красивый телефончик и сразу отдадим…
За происходящем с интересом наблюдали Новеев и Мария. Сергей встал в дверном проёме, сложил руки на груди, оперся плечом на дверную коробку. Чуть позади него встала Мария.
— Ищи дурака за четыре сольдо! — ответил грубый Трунёв. — Посмотри на себя в зеркало, и ежу понятно, что замыслил недоброе.
Блеск в глазах Антохина погас. Что он задумывал, так и осталось неизвестным. Учитывая житейскую мудрость Трунёва, необходимо было придумать что-то новое, чему не помешала бы закрытая дверь. Герман поискал глазами вокруг и наткнулся взглядом на пачку листов рассказа. Адское пламя засверкало в его глазах снова, с удвоенной силой. Танцующей походкой Герман подошёл к двери в зал, попросил расступиться Сергея и Марию. Взял со стола рассказ и вернулся в коридор.
Полные радостных предчувствий Татарников и Зинуля сели на ступеньки лестницы. Вот-вот должно было начаться действие. Пусть без попкорна и колы, но зато на халяву.
Листы рассказа в руках Антохина выглядели не просто бумагой — в них чувствовалось оружие, которым Герман собирался повергнуть вероломного Трунёва. На первом листе оружия Герман что-то нашёл.
— Труня, ты не против небольшой критики? Чисто по-дружески, в целях повышения твоего мастерства?
— Валяй, контра.
В голосе Трунёва слышалась отвага. Он бесстрашно продолжал подпирать дверь ногой и не ожидал сюрпризов, с которыми не смог бы справиться. Антохин приготовился к осаде.
— Ай, молодца! Деваться тебе всё равно некуда, Лев Толстой, — Герман с хитрым видом оглядел присутствующих, — я, конечно, не ахти какой критик, но знаю, что писатели должны правду нести в массы. А у тебя этого товара маловато.
— Что ты несёшь, электрический гомункул? Тебя бы в напарники к Крайону, электромагнетизм налаживать. Вот разгулялись бы две технические души. А в литературе ты понимаешь, как мышь в парусах. У меня в текстах кроме правды, только истина.
— Так чему же верить, гуманитарный ты наш: правде или истине?
— На что ума хватит, тому и верь.
— Ладно, вот ты пишешь «на прилавке разложены духовные практики, эзотерика, религии» и говоришь об их токсичности. А сам-то много духовных практик освоил? Ты хоть одну попробовал, чтобы говорить?
— А ты на что? Друг ты мне или нет? Ты занимался практиками, а я делал выводы. Некогда мне было бегать по ритритам и сидеть в позе попандопулоса.
— Ох, ты занятой наш человечек, раз сам не пробовал, значит, нечего лапшу на уши вешать. Взял бы и честно написал, что-то вроде ‘я, лентяй и склочник, ничего не пробовал и ничего не умею…’
— Много тебе твои умения дали? Или ты кого-то знаешь, кому духовные практики помогли реализовать себя? Огласи, пожалуйста, весь список… То-то! Про годы и зубы — это я с тебя написал. Гордись, ты послужил материалом для рассказа.
Задумался Герман. В паузе Сергей огласил счет:
— Один ноль в пользу Максика. Давай, электрика, поднажми!
И электрика поднажала.
— Что-то я не помню, чтобы для тебя вопросы души были выше всего. Карьеру строил, семью завёл, детей родил. Совсем как в твоём рассказе, только с точностью до наоборот. Двуличием приболел с рождения?
— Карьера и семья начались, когда я ещё не встретил тебя. Золотые были деньки. А потом, в один чёрный день, с тобой познакомился. Заразил ты меня просветлением. В принципе, я не в обиде, но как теперь разорваться между любимыми и начавшимся изменениями не знаю. Не знаю, как объяснить жене и детям, что готов умереть за них и за какое-то непонятное Просветление тоже? А ведь они всё чувствуют и я не железный. И чем теперь это всё кончится, только коты на крыше знают.
— Почему коты? — брови Антохина выгнулись дугой.
— Потому что сидят ближе всех к богу. Он им подсказывает.
Не утерпел Бутан, раскатисто засмеялся, чем способствовал поднятию рейтинга Максика. Зинуля и Мария скромненько похихикали переглядываясь. Новеев с серьёзным видом обновил счет:
— Два ноль…
— Это кто там ржёт, как конь на воле, не Бутан ли? — поинтересовался Трунёв. — Про тибетский монастырь я с тебя срисовал. Гера, как материал, быстро истончился, жидковат. Ты выглядишь покрепче: и книги тоннами читаешь, и тело закаляешь, да ещё вздумал к монахам на Тибет съездить, задницу в горах поморозить. Не скажу, что зря съездил: помог мне осознать слова Высоцкого «Ваня, мы с тобой в Париже нужны, как в русской бане лыжи». Низкий поклон тебе, Боря. Упредил ты мои раздумья, мы с семьёй вместо Тибета в Испанию мотнулись; покупались, позагорали. Я даже клочок пути Сантьяго прошел и бумажку с печатью получил. Если бы не ты, попёрся бы я в Тибет и там замёрз бы в горах в ста метрах от какой-нибудь пещеры, где тысячу лет сидит просветленный адепт и ещё тысячу просидит.
Улыбка сошла с лица Татарникова. Он посмотрел на Германа, предложил почти оправдываясь:
— Если вдвоём поднажмём, дверь откроется, но что потом делать с Труней? Ты же его порвёшь, как Тузик грелку. Может, обождём, пока сам выдохнется?
— Германа Антохина ещё никто не переантохивал! — гордо заявил Герман. — Не надо дверь ломать, я его всё равно на гнильце поймаю, — повернувшись к Трунёву, громко объявил: — Ты тут про повышенную чувствительность пишешь. Но друзей хаешь так, словно броня на лбу наросла.
— Какая уж тут броня, чернявый… Чувствую всё подряд, как через увеличительное стекло: руки-ноги, ветер, лес, тупость, любовь, секс. В студенчестве так на секс не тянуло, а ты говоришь «броня наросла»…
Зинуля охнула, быстро закрыла рот ладошкой.
— Только без паники! Это всё из-за повышения осознанности, — поспешно и улыбаясь во весь рот, прокомментировал Новеев. — Вы себя, своё тело лучше понимать стали…
— …А если кто окурок бросит, — продолжал Трунёв, — меня аж выворачивает. Не дай мне бог суперсилу, всех разхреначу, а потом буду рыдать в лучах кровавого заката…
«Не одному Максику лучи кровавого заката пригодятся, — подумала Мария. — Ладно бы только окурок, бесит вид человека, который вообще не соображает, кто он такой. Голова забита деньгами или алкоголем. И за оставшиеся двадцать-тридцать лет жизни у него ничего не изменится, потому что он не хочет ничего менять. Это самое тоскливое…»
— Читаю дальше «Трясина экстрасенса, зыбучие пески магии, тихий омут внутреннего безмолвия — всё это просто детский сад». А ты, значит, уже в школу пошёл. Ни разу ничего не пробовал, но выводы сделал. И откуда наглость взялась? Своими неподкреплёнными личным опытом писульками ты дискредитируешь идею духовного развития человека. Выглядишь, по меньшей мере, смешно.
Тишина в ответ. Вдруг, резко открылась кухонная дверь. Трунёв вышел бледный, тихий.
— Знаешь куда бить, зараза, — Макс прошёл мимо Германа, мимо отступившего в сторону Сергея, прямо к дивану. Улёгся на бок, поджал колени, укрылся пледом. Ничего не понимающие друзья вошли в комнату, встали рядом. Герман аккуратно положил рассказ на стол, подошёл к остальным. Макс посмотрел на него, грустно признался: — Пробовал я… никому не говорил, стыдно было. Взрослый мужик, а в сказки верю. Внутреннее безмолвие больше пяти секунд не удерживается. Экстрасенсорные способности чуть поработали и отключились. И магию пробовал. Опыт с купюрой из книги «Небесная 911» просто на «ура» прошёл. Увлечение поисками знаков сам забросил, настолько всё просто оказалось. И всё, что бы я ни пробовал, прекрасно работает раз-два, а потом перестаёт. Я видел ауру человека, не такую, как в книжках описано, и уж, конечно, не такую, как снимают специальные аппараты, сделанные якобы на эффекте Кирлиан. Да вы и сами читали у Друнвало Мельхиседека про опыт с лампой и разноцветными листами бумаги. Я видел ауру всего один раз, как ни старался повторить. Она была объёмной, доброй, радужной и тогда я понял, какое грандиозное создание — человек.
Ветер опять стал биться в окна. Шторы затрепетали, огонь в камине высунул длинные языки. Трунёв отбросил плед, сел на диване, откинувшись на спинку. Трясущимися пальцами снял очки и потёр переносицу.
— Весь этот опыт пронёсся, как цыганский табор с запахом коней, табака и горячих кровей. Год или два я плясал с цыганами. И пришла скука. Наверное, просто потому, что до меня дошло понимание ненужности всего этого. Нет смысла тратить жизнь на чепуху. А что не чепуха?.. Не знаю, точнее, не знал. Сегодня я почувствовал, как это бывает… друзья мои, это было совсем не так, как пишут в книжках. Не было прихода чего-то светлого и могущественного, как благодать откуда-то со стороны. Это был просто я, никаких сомнений, только та часть, которая раньше мной не осознавалась. Вспомните, когда во сне руку отлежишь, то проснувшись, никак её не чувствуешь, но ведь она точно есть! Так и здесь, я знаю, что основная часть моего сознания есть, но я опять её не чувствую. Неужели немного поработало и отключилось, как всё остальное раньше?!
Голос Макса задрожал. Зина быстро сбегала на кухню, принесла стакан с водой. Макс выпил, утер губы рукавом. Новеев наблюдал из коридора через открытую дверь. На губах играла лёгкая улыбка.
Грустное признание Трунёва продолжило звучание:
— … Я думал, допишу рассказ про круги ада, разряжу впечатления в бумагу и успокоюсь. Дудки… В напечатанном виде рассказ вообще ‘сорвал мне крышу’. Поэтому я не усидел и приехал к вам, к единственным людям, которые могут понять, или, хотя бы сделают вид, что поняли. В общем-то, мне сейчас и не нужно понимание, достаточно не быть осмеянным… Надеюсь, хотя бы на это я могу рассчитывать?
Многомерный взгляд Трунёва был описан в тысячах книг по всему миру. Только авторы не понимали, про кого пишут. Воображали, что заветные строчки относятся к героям их книг. Не тут-то было. Пусть с момента признания Трунёва, все писатели будут в курсе дела, и хватит об этом.
Реакция Зинули на слезоточивую речь Максика была стандартная: слёзы и бег на второй этаж с препятствиями, Новеев еле успел отскочить в сторону с дороги. Сам он тоже не блеснул оригинальностью — продолжал молча улыбаться. Остальные свидетели исповеди… чёрт возьми, да что можно было от них ожидать? Расселись по местам и уставились затуманенными взорами в сторону камина. Хвала создателю, огонь не впал в задумчивость, весело играл язычками под свист протискивающегося через оконные щели ветра.
Растирая глаза, Трунёв встал с дивана и вышел в коридор. По шуму воды Бутан догадался, что Макс умывается. Слабое фырканье доносившееся из ванной подтвердило догадку. «Труня слезу пустил? — удивился Татарников. — А ведь и я еле сдержался… Меняемся. Правильно Труня говорил, все чувства, как через увеличительное стекло…»
Заскучал Новеев. Подошёл к столу, сел на свой стул и взял листы с рассказом Трунёва.
— Не пойму, чем вам не нравятся ответы Максика?
Первым очнулся от раздумий Татарников. Обвёл взглядом комнату, вздохнул. Потирая щеку, неуверенным тоном спросил:
— Но… ведь там нет ответов?..
Сергей стал обмахиваться листами рассказа, как веером. Посмотрел на Бутана, сказал улыбаясь:
— Ответы хотят прийти, но нет вопросов. Есть вопросы, но ответам нет веры. Это формула жизни на Земле. Её символ — знак бесконечности. В объёмном виде это просто колесо изогнутое восьмёркой. Чтобы выбраться из колеса достаточно перестать задавать вопросы или поверить в ответы. Не думаю, что человек способен перестать задавать вопросы. Но поверить своим ответам можно. В этом есть смысл хотя бы потому, что мы сами творим свою реальность. Мгновение назад ответ был мёртвым, но сразу после осознанного выбора Творца он станет верным.
— Что, и каждый сам решает, когда его ответы станут верными? — чуть с издёвкой спросил Бутан.
Завязавшийся разговор вытащил из железных когтей вселенских дум Германа и Андрея. Мария не стала участвовать и ушла наверх к Зине.
— А почему бы и нет?! — воскликнул Новеев и хлопнул ладонью по столу. — Почему вы всегда забываете, кем являетесь на самом деле?
В разговор вступил Антохин.
— Это похоже на армейскую магию. Раз генерал сказал, что ёжики летают, то и прапорщик сразу вспомнил: «Летают, но низенько-низенько».
Снежинки за окном поддержали смех Новеева, но их никто не услышал. В доме смеялся только сержант.
— Анекдот хороший, но, боюсь, метафора слишком круто завёрнута. Настоящие ответы — это не цифры или шпионские сведения. Это уверенность в чём-то, даже если не хватает фактов для подтверждения. Настоящий ответ приходит чувством, осознанием, и лишь потом конденсируется в мысль.
Сергей положил листы на стол между чашкой и подносом с бутербродами. Разгладил ладонью завернутый уголок.
— И наконец, Бутан. Какой из сотни твоих вопросов помнишь?
Не ожидал Татарников столь резкого перехода к свой личности. Проморгался, ответил, пожав плечами:
— Из сотни? Хм… я хорошо помню только один: почему буксую?
— Именно так, — согласился жизнерадостный сержант. — Стремишься понять, и это стоит в очереди первым. Тебе важнее разбираться, чем достичь. Хочешь засунуть бога под микроскоп — трамс! Почему бы для разнообразия сначала не реализовать себя? Просто так, без понимания, без исследования. Тогда и разбираться будет не в чем. Зачем так упираться в понимание вещей, которые просто не дано понять из человеческого разума?
Вернулись Зина и Мария. Сергей говорил Бутану, но это касалось не только его. Каждый неожиданно поймал момент обращения к себе. Все замерли. Шестерёнки в мозгах начали отрабатывать новую информацию. У всех нашлась тяга к разбирательству, к прокладыванию маршрута. Как штурман ведёт ледокол в водах Арктики, так и каждый из искателей просветления упорно пытается разобраться в происходящем. А цель ускользает. Разум находит проблему и тужится устраняя её, потом находит следующую. Через некоторое время выясняется, что ранее обнаруженные причины пробуксовки не устранены полностью, надо возвращаться и так по колесу прокладывается маршрут. Всего пару минут говорил Сергей и успел в белом море исканий прочертить самый короткий путь — из порта на пляж и с пляжа домой. «Вот и все искания», как выразился сержант.
Слушатели молча обдумывали очередную лекцию. Сергей посмотрел на часы — пять минут шестого. Удовлетворенно вздохнул, встал из-за стола, неторопливо подошёл к камину и взял с полки стопку книг.
— Я так и думал, — сочувствующим тоном произнёс сержант, просмотрев все обложки. — Все книги на духовную тему. Ничего другого я и не ожидал.
Румянец появился на щеках Зины. Она повернулась к Сергею и полная неконтролируемой обиды спросила:
— А какие ещё книги я должна читать? Мне уже не нравятся ни детективы, ни романы. И вообще, книги о чём-то другом, не о просветлении, кажутся наполненными тленом. Их даже неприятно брать в руки…
Гости оторвались от осмысления степени погружения в прокладывание маршрута и поспешили высказываться по поводу книг.
— Я пробовала читать исторические романы или мемуары, но это такая скука! — поделилась наблюдением Мария, тряхнув кудряшками. — Единственное, на что у меня сейчас хватает терпения — это ченнелинги. В них всё такое близкое и многообещающее.
С тихою тоскою в голосе Антохин произнёс:
— Раньше я запоем читал фэнтези. А теперь, открою книгу и вижу, что судьба героя меня не увлекает… Вот и лезу в интернет, скачу по сайтам в поисках чего-нибудь близкого к просветлению.
— Вот-вот! — подхватил Привалов. — А если в руки попадёт газета, то вообще тошно становится. Туманьё повсюду! И сразу мысль: «Неужели я раньше всё это мог читать?»
Поднялся шум. Все наперебой спешили высказаться на счет книг, газет и телевизора. Снежинки за окном просто обалдели от напора страстей. Открыв рот, они слушали людей имеющих претензии на просветление. Кто бы мог подумать, что всё так плохо на печатном станке, не говоря уже о телекамерах! Размер трагедии стал очевиден для снежинок. Они даже стали подговаривать ветер разметать в клочья все телевизионные башни на свете. Но ветер не поддался на уговоры.
Среди общего оживления Татарников казался единственным сохранившим спокойствие. Но вот он молча взял книги с полки и бросил в камин. Все разговоры разом смолкли. В наступившей тишине Бутан тяжко сел на стул, закинул ногу на ногу, грустно уставился на сцепленные на коленке пальцы рук.
Зинаида тихо спросила:
— Бутан, эти книги ты дал мне почитать, помнишь?
— Угу…
— А зачем ты их туда?
Татарников красноречиво поднял и опустил плечи. Снежинки ощутили дрожь ржавых шестерёнок в мозгах присутствующих. Зубчики хотели провернуться, но что-то старое, застоявшееся, упиралось. Снежинки с ужасом ждали проворота механизма. А ветер, наоборот, обрадовался симптомам движения. И не он один, акт вандализма по отношению к книгам неожиданно нашёл поддержку со стороны Новеева.
— Как это мило, поймать порыв души и следовать ему без вопросов! Благодарю вас, сэр. Это была шикарная иллюстрация на тему «К черту разбирательства!».
С удовольствием, распирающим изнутри и выходящим наружу игривым блеском глаз, сержант поправил неудачно лежащую книжку. Теперь она стала наслаждаться собственным исчезновением в самом центре жара.
— В благородном деле поиска причин пробуксовки успешно помогает багаж знаний, который вы старательно собирали всю жизнь. Все методики, откровения и озарения других людей идеально вписываются в крысиные бега по поиску причин. Бутан это почувствовал, но пока ещё не может объяснить словами. Разуму никогда не догнать сознание ангела. А посему, Борис, ты прав! И если поможешь немного кочергой, книги сгорят быстрее.
Бутан поднял глаза на сержанта. В них заискрился огонёк понимания, широкая улыбка появилась на угрюмом лице.
— Не сегодня так завтра вы столкнётесь с тем, что почувствовал Максим, — потягиваясь, сказал Новеев. — Первый момент единства с собой… Накрывает неожиданно. Когда с вами случится такое, вы абсолютно точно узнаете своё собственное сознание и поймёте его необъятность. Какая красивая возможность осознавать себя одновременно и человеком, и чистым сознанием!
Голос Новеева приобрёл нотки мечтательности.
— Я бы хотел прочувствовать этот первый раз ещё и ещё, но могу лишь вспоминать. Приглядитесь к Максу. Последние несколько лет, как загнанная лошадь. Такой же, как и вы, просто жизнь прижала немного сильнее и страсть к свободе рванула сознание в сторону от привычных путей. Присмотритесь к нему. Вы такие же.
Тишина вновь раскинула объятия. Не было слышно даже ветра.
Умытый и посвежевший, Трунёв вошел в зал под перекрестье взоров, как модель на подиуме.
— Что за тишина? Привидение увидели?
Молчание ответом, и только взгляды.
— Не надо так на меня смотреть! — Макс отработанным движением поправил очки. Грустно посмотрел на оставшийся бутерброд. — Зин, у тебя есть ещё что-нибудь пожевать? Бутерброды закончились…
— Могу пельмени домашние поставить. Кто-то ещё будет? — машинально спросила Зина. Все оказались желающими отведать под утро домашних пельмешек.
Вот и отвалило излишнее внимание от Трунёва. Вздохнув, Зина ушла на кухню.
— Макс ничего не написал про ценность воплощенного состояния, а это был мой вопрос, — возразил Привалов. Подошёл к Сергею, взял листы с рассказом и, перебирая их, пояснил: — Сомневаюсь, что он вообще мог бы ответить, ведь тут нужно что-то посерьёзней, чем один опыт единения.
Пожав плечами, Трунёв двинулся на своё любимое место — диван. Снежинки за окном смотрели на него и думали: «О чем говорит Мастер, ставя его в пример?»
— Что же это вы творите, братцы? — возмутился Трунёв, плюхнувшись на диван. — То как-то странно смотрите, то какие-то претензии. Поясните, я не гордый, я пойму!
Новеев резко соскочил со стула и чуть ли ни бегом обошёл вокруг стола.
— Да нечего тут объяснять! Сколько можно повторять: все ответы у вас есть. Только не ждите однообразия. Что одному ответ, другому — бред сумасшедшего. На все вопросы у людей есть Знание, из которого выпрыгивают ответы по мере надобности. Они разные, такие, какие нужны в сию секунду, а не рубль навечно.
Остановившись возле дивана, Сергей посмотрел на Макса. Тот сидел, с открытым ртом вкушая сочащиеся мудростью слова Мастера. Новеев махнул на него рукой и уже спокойным голосом сказал:
— И зря, Андрей, ты так сомневаешься в Максиме. Честное слово, я не ожидал, что всё будет так трудно. Ну, пожалуйста, загляните в себя, попробуйте ответ получить не от меня или Макса, или какого-нибудь Макса-Швакса. Нащупайте золотую жилу внутри себя. Нет ничего сложного и недоступного для вас. — На секунду задумавшись, Новеев пробормотал себе под нос: — Похоже, именно в простоте сидит блок… Стоп! Меняем фокус внимания.
Сергей подбежал к Привалову и согнал его с места. Потом вежливо, но не без издёвки, попросил встать на стул. Андрей нехотя скинул тапки и залез на стул. Дырка на правом носке очень некстати обнаружилась. Хозяин скандального носка стоял на стуле, переминался с ноги на ногу и очень переживал по поводу дырки. Сержант наоборот, как увидел дырку, так сразу в неё влюбился.
— Ага! Моя прелесть, дырка в носке! Ты нам очень пригодишься. Хоббиты потому бегают босиком, что терпеть не могут рваные носки. За дырки приходится выдерживать насмешливые взгляды, делать вид, что каламбуры остроплётов нисколечко не цепляют. Чувство собственного достоинства страдает; его величество, инстинкт самосохранения, бьёт в набат и мобилизуется вся мощь разума. Это как раз сейчас и нужно! Прелестный шанс поговорить с самим собой без цензуры разума. Ему просто некогда будет «кубатурить»!
Ситуация оживилась. С кухни вернулась Зина и прыснула в ладоши, увидев Андрея на стуле. Воодушевлённый дыркой сержант приступил к заявленной смене фокуса внимания.
— Андрюша, расскажи нам, пожалуйста, какая разница между воплощёнными ангелами, в народе называемыми людьми, и ангелами, не попавшими в число счастливчиков? (Громким шепотом Сергей добавил: «Не обращай внимания на тон — это игра, провокация, развал и разблуд тумана ради!»
Шепот Мастера подбодрил Андрея. Именно Мастера, а не молодого паренька. Андрей поймал себя на том, что уже не обращает внимания на внешний вид Новеева. От этого стало легче понимать Мастера, словно наладился канал, по которому смысл дополнительно начал приходить помимо слов. Андрей успокоился, задумался, но неудобное положение не позволяло сосредоточиться. Мысли разбегались. Он одновременно думал о нескольких вещах: дырка на носке, стул слишком мягкий, чего они все так глазеют, глупо выгляжу и где-то на задворках сознания мотылялась попытка выловить ответ на заданный вопрос. Поняв, что в таких условиях «невозможно работать», Андрей вспомнил шепот «игра, провокация». Раз игра, то можно говорить не заморачиваясь на правильность. От безысходности Привал так и сделал:
— Ангелам всего мало. Любопытные до ужаса. Те, что воплотились, стали людьми. Нырнули в дуальность по самые не балуйся. А те, что остались по ту сторону завесы, ничего этого не знают. Вот и вся разница.
— Браво, маэстро! — захлопал в ладоши Новеев (его никто не поддержал). — И ещё один маленький вопрос. Что такого интересного в дуальности?
По привычке, выработанной всего за минуту, Привал бабахнул первое попавшееся на язык:
— Добро и зло, жизнь и смерть, надежда и отчаяние… любовь и ненависть…
Андрей замолк. Округлив глаза, извернулся, поймал взгляд Новеева и спросил:
— …Так и есть?
Ответ уже никому не был нужен. Все и без него почувствовали, чем одарила дуальность Творение. Мария не мигая смотрела на Андрея, словно увидела впервые. По сути, так оно и было. Она впервые видела человека, отвечающего на вселенские вопросы легко и просто. Странным образом отозвалось тело Марии: жаркая волна завибрировала в костях перед сердцем; незримая плацента, отделяющая человека от истины, запела: «Да ведь я тоже знаю ответы… знаю… знаю…»
Оставить комментарий